Чужой для всех - Страница 36

Степан же был полностью обескуражен и не знал как вести себя и что сказать своему командиру. Тот отпустил его на сутки в увольнение, а он безвылазно провалялся с юной мамзель почти трое суток.

Но его спас сам майор Ольбрихт. Когда девушка закрыла за собой дверь в ванную, он шутливо заметил. — Потомок Кутузова мстит Наполеону Бонапарту, беря ренту миленькими француженками. Браво, Степан! Браво! И здесь вы, русские, оказались на высоте. А глядя на тебя, не скажешь, что ты такой, — он на секунду задумался, как сказать, не обидев друга.

— Мачо! Мачо! — прошептал в ухо Клаус.

— Кто такой Мачо? — моментально пришел тому мысленный вопрос от Франца.

— Потом расскажу, говори.

— В общем, Степан, — подчеркнул командир, — Мачо ты, первоотстойный!

Франц вновь захлопал в ладоши.

Степан не понял командира и принял его фразу за оскорбление своего мужского достоинства. Он вскинул брови от удивления и сжал кулаки, тем самым показывая, что не намерен терпеть унижения, даже от старшего друга. Мозг Франца раскалывался от хохота Клауса. В ушах ревела сирена. — Остолоп ты, Франц, надо «первостепенный», а не «отстойный». Русский не понял твоей шутки, вот-вот бросится на тебя с кулаками. Исправляй ошибку.

— В общем, Степан, — поправился быстро немецкий офицер, — Казанова ты что надо. Все французские красавицы с площади Пигаль, когда приедем в Париж, будут у твоих ног.

Степан заулыбался, напряжение с лица сошло. Кто такой Казанова, он уже знал из детдома. Недаром, первый опыт отношений с женщинами он получил в шестнадцать лет в детдомовской библиотеке. Заглянув, как-то поздно вечером в кладезь литературных шедевров, взять книгу «Дети капитана Гранта», он потерял там свою невинность. Под предлогом помочь достать книгу с высокого стеллажа, молодая вдовушка, коей оказалась библиотекарша, затащила его в темный угол и стала целовать, а дальше и Степан сообразил, что и как надо делать. После этого случая, библиотекарше пришлось уволиться, а он прослыл в выпускном девятом классе героем-Казановой. От этих воспоминаний у Криволапова, потеплело на душе. Его улыбке не было предела, засверкали тридцать два зуба.

«Может пронесет», — промелькнула радостная мысль.

— Вот что, унтер-фельдфебель Криволапов, — вдоволь насмеявшись, заговорил серьезным деловым тоном майор Ольбрихт, — я не буду тебя наказывать. Главное, что ты нашелся. Ты жив и не стал дезертиром. Я хорошо помню о твоих былых заслугах. Хотя, поднимаясь по лестнице в номер, думал, придушу тебя собственными руками, настолько был я зол. Видно, море, девушки и вино напрочь отняли у тебя мозги. Ты совершил проступок, оставил одного командира. Двое суток я не знал, где ты находишься. Это непозволительная роскошь, Степан, даже здесь в Ницце, на отдыхе, в этом райском уголке Франции. Но, — немецкий офицер поднял вверх правый палец и насмешливо посмотрел на Степана, еще сидящего нагишом на полу. — Твое состояние эйфории моментально пройдет, когда я дам команду «К бою!». Я знаю об этом, поэтому высказываю только свой упрек, надеясь, что больше ты не будешь допускать подобных вольностей. Даю тебе два часа на разборки со своей француженкой. В полдень, быть на пляже! Это 12 часов дня, Степан. Делаем последний заплыв. И «Auf Wiedersehen, Nizza!» Вечером отъезд в Берлин. Пришла депеша, меня срочно вызывают в штаб сухопутных сил. Ясно, унтер-фельдфебель?

— Так точно, господин майор! — Степан, вскочил с пола.

— Отставить, Криволапов, — вновь заулыбался Франц, глядя, как его подчиненный, согнувшись, стоит перед ним нагишом, прикрыв руками свои внушительные чресла. — Жду тебя без опозданий.

Чуть погодя, после того, как майор Ольбрихт вышел из номера, открылась дверь из ванной комнаты и показалась голова Николетт. Девушка убедилась, что немецкого офицера нет, и с улыбкой на лице, подскочила к Степану. Тот лежал на кровати в трусах и курил дорогую сигару, подарок Ольбрихта и смотрел в потолок. Взгляд русского танкиста был сосредоточенный. Он даже глазом не повел, когда подбежала к нему Николетт.

— Ван-н-ня, милый, подъем! Будем пить кофе, — девушка говорила на плохом русском языке. Говорила медленно, ставила неправильные ударения на словах, но понять ее можно было. Степан не обижался, что Николетт зовет его Ваней. Так звали ее отца. Со слов Николетт, ее отец был русским белоэмигрантом. Девушка об этом ему все уши прожужжала. Официально он не был женат на Натали, так зовут ее мать. В какой-то кабацкой драке его убили. А мама так и осталась одна с маленькой Николетт, почти копией с лица со штабс-капитаном врангелевской армии Ермолинским. То, что Степан был русским и полным сиротой, а Николетт росла без отца, который тоже был русским, сблизило их после случайного знакомства.

— Не мешай, я думаю, — многозначительно промолвил Степан, так и не взглянув на Николетт, хотя ему очень хотелось этого.

— Твой кофе, милый. Пей, на здоровье! — Девушка поставила поднос, с дымящимся ароматным кофе и лежащим рядом кусочком сыра, завернутым в каштановый лист, по такому случаю где-то раздобытыми, на прикроватную тумбочку. — Извини, милый, пирожных нет, мы их съели ночью. Но есть козий сыр «Банон». Кушай, любимый, Ван-ня! — Николетт присела на кровать рядом со Степаном и бережно провела рукой по его голове, чуть взлохмачивая чуб.

Степан поперхнулся дымом, от услышанных слов, закашлялся, приподнялся с кровати, затушил в пепельнице сигару и внимательно посмотрел на Николетт. Девушка нравилась ему. Но любил ли он ее или нет, он не знал. Он смотрел в ее миндальные, лучистые глаза и думал, как поступить с ней. Просто молча уйти, после того что было между ними, он не мог. Но и жениться на ней сейчас он тоже не мог. Ведь вечером он уезжает на фронт.